Ж.А. Вардзелашвили                                                                                                                В каталог

Символизация обыденного в  языковой картине мира

(Опубликовано:  Acta Linguistica. Journal of Contemporary Language Studies/ Vol. 3 No 2(2009)/ Eurasia Academia Publishers. Sofia. С. 64-70.)

Оригинал на сайте:   http://www.actalinguistica.com/arhiv/index.php/als/article/view/205/294

Исходными предпосылками предлагаемой работы являются следующие положения:

1) Картина мира неразрывно связана с человеком как субъектом познания. Мир, понятый как картина, это не его изображение, а стремление человека систематизировать Вселенную – природу, историю, бытие. Глубинная связь языка и мышления образует уникальный человеческий феномен – мировосприятие.

2) Каждый народ наделен специфическими чертами мировосприятия и мышления. И эта специфичность берет свое начало в языке, на котором человек мыслит, оценивает, категоризирует.

3) Язык имманентен культуре. Смысловые элементы культуры накапливают значения, разрастаются и символизируются. Переходя из одной эпохи в другую, они сохраняют свои константные составляющие. Эти смыслы передаются различными семиотическими кодами, самым совершенным из которых является человеческий язык, формирующий языковую картину мира.

Семантическое пространство языка покрывает картину освоенного мира, вбирая в себя лингвистическое и экстралингвистическое знание. Языковая картина мира – это    не научное отражение понятого мира, а  зафиксированное в языковых формах коллективное сознание этноса,  в том числе, и донаучное. То, что слово-знак гораздо больше, чем номинация реалии – это почти лингвистическая аксиома. Содержание знака расширяется для человека вместе с расширением границ его мира. Культурно освоенные смыслы – это не только прямые связи слова с референтом, но и невидимые нити ассоциаций, основанные на общей культурной памяти. Сознание оперирует категориями более высокого порядка, чем физическая природа знака. И тогда язык может пониматься как ступень в осознании жизни.

Почти все слова языка проходят путь от обозначения вещи через логику познания к  переживанию, творчеству, интуиции, символизации. В философии символ – это предельное обобщение вещи или явления, слияние форм внешнего и внутреннего, при котором означаемое неразрывно с означаемым, но с другой стороны, не отождествляется с ним [1]. Символы существуют для того,  «чтобы расширить наше знание о нас самих, то есть о культуре, о собственной психике, о собственном поведении...» [Мамардашвили, Пятигорский: 101]. За словами-символами стоят идеи и целые системы идей, не выраженные, но присутствующие в языке действительности.

Существенно, что из поколения в поколение передается не только содержательное значение слова, но и  связанный с ним коллективный символ. При этом даже самые обыденные слова могут оказаться символами высокой духовности. Такие слова «подобны свободному концу... в спутанном клубке шерсти: потянув за него, мы, возможно, будем в состоянии распутать целый спутанный «клубок» установок, ценностей ожиданий, воплощаемых не только в словах, но и в распространенных сочетаниях, в устойчивых выражениях, в грамматических конструкциях, в пословицах и т. д.» [Вежбицкая: 38]. В них фиксируется путь, пройденный словом-знаком от обозначения реалии к осмыслению, концептуализации  понятия и –  через  слияние в сознании физического и метафизического – к его символизации.

В каждом языке существуют «опорные концепты»[1](по терминологии М. Мамардашвили), «ключевые слова» (в терминологии А. Вержбицкой), наиболее значимые для культуры, которая отражается и символизируется  в конкретном языке. Вместе с тем, многие концепты являются культурными универсалиями. И в этом случае речь идет о феноменах, которые не ограничивается ареалом одной культуры. С другой стороны, как утверждают исследователи, любая отдельно взятая культура не гетерогенна – это  всегда сплетение различных традиций. По образному замечанию американского антрополога Р. Редфилда, существует  культура храмов и школ и культура крестьянской общины [5]. И, следовательно, интерпретация символа, закодированного в слове, может не совпадать у носителей языка в пределах одного ареала. Поэтому исследование фактов языка ориентировано на абстрактную языковую личность, находящуюся между названными полюсами редфилдовской оппозиции.

Воспользуемся метафорой выдающегося лингвиста и попытаемся сквозь призму языка и культуры «распутать клубок», сплетенные в языковом сознании  в концепт «хлеб». С лингвистической точки зрения, семантическая плотность той или иной тематической группы слов, детализация наименования, выделение смысловых оттенков являются сигналом лингвистической ценности внеязыкового объекта, будь то предмет, процесс или понятие. Хлеб – едва ли не самое естественное понятие обыденной жизни человека. Люди едят везде, и везде, где народ имеет традиции земледелия, есть нечто, что становится его «хлебом», т. е. не только конкретным продуктом питания, но и символом пищи вообще. Однако не только символы, но и путь к символизации языкового значения может отличаться от культуры к культуре.

Чтобы проследить, как языковой знак превращается в одно из ключевых слов языковой картины мира, обратимся к лингво-когнитивному анализу, который в нашей методике включает в себя классическую процедуру компонентного анализа лексического значения слова  и его дальнейший анализ на наномасштабном уровне для выявления мельчайших элементов смысла, наносем[2]. Большой Толковый словарь русского языка-2000 дает семь толкований лексемы «хлеб»:

 1. Пищевой продукт, выпекаемый из муки. 2. Тесто, приготовляемое для выпечки. 3. Зерно, из которого приготовляется мука, идущая для выпечки такого продукта. 4. Зерновые на корню. 5. Пища, пропитание.|| Об основном пищевом продукте (како-л. страны, местности)  6. Средства к существованию. 7. О самом важном, необходимом для существования кого-л., чего-л.  В словарной статье приводятся также с пометой «трад.-нар.» следующее значение лексемы: Угощенье (первоначально в виде хлеба с солью)».  Реконструируем фрагменты действительности, которые закрепляются в языковом сознании за словом «хлеб»: растение + зерно + мука + вода + тесто + выпечка + продукт + пища + пропитание → существование. Каждая из перечисленных сем, актуализируясь в различных сочетаниях, в свою очередь, вступает в системные отношения с логически или ассоциативно связанными референтами. Например, сема «зерно» связана с  референтами «труд»,  «земледелие», «урожай», «засуха», «голод», «жизнь» и т. д. А сема «тесто» связана с водой, солью (отсюда – «хлеб-соль»). Этот же ряд демонстрирует, как происходит символизация значения слова «хлеб» до обобщающего смысла: самый важный продукт для существования человека; символ пищи, жизни; нет хлеба – нет  жизни.

Проследим далее, как смысловые оттенки значения слова «хлеб» (и его дериватов) развиваются до обобщающих культурно освоенных смыслов  в устойчивых выражениях, высказываниях, пословицах и поговорках русского народа.

Представление о хлебе как о  символе пищи, о том, что без хлеба  нет жизни, предписывается в качестве обязательного всем носителям русского языка. «Хлеб насущный», «Хлеб всему голова (культурный освоенный смысл, КОС: хлеб – самое главное, основной продукт питания); «На чужой каравай губ не надувай, а пораньше вставай да свой затирай!», «Была бы голова на плечах, а хлеб будет» (КОС: хлеб дается тому, кто трудится); «Посадить на хлеб и на воду», «Перебиваться с хлеба на воду» (КОС: оставить/иметь самое малое); «Зарабатывать на хлеб» (КОС: зарабатывать на жизнь); «Есть чужой/свой хлеб»,  «Чужой хлеб горек» (КОС: жить за чужой счет/самому зарабатывать на жизнь); «Легкий/тяжелый хлеб» (КОС: легко/ трудом зарабатывать на жизнь), «Хлебное место», «Хлебный край» (КОС: выгодный, доходный, прибыльный); «Не брезгуйте хлебом-солью» (КОС: гостеприимство). При этом изделия, приготовленные из теста, но не имеющие обобщающего смысла  «самый главный пищевой продукт», осмысливаются в русском языковом сознании с явно выраженной отрицательной коннотацией. Пироги пекутся с начинкой, но лучший пирог – это «Пирог с молитвой (хлеб)», «Пироги до того доведут, что и хлеба не дадут», «Ешь пироги, а хлеб вперед береги» (КОС: пироги – баловство, расточительство, следует помнить о черном дне); «Хлеб с водою, да не пирог с лихвою» (КОС: лучше в скромности, чем в сытости в излишней роскоши). Оценочные суждения фиксируются в русском сознании и на уровне языковых формантов (уменьшительно-ласкательные суффиксы): хлебушко, хлебушек: «Счастье наше в хлебушке».

Итак,  «хлеб» осмысливается как более абстрактное «пища»[3], соотносится с символом жизни и понимается как самый главный продукт, который добывается в поте лица. Он может быть горьким, чужим, сухим, пустым. Русское языковое сознание разделяют хлеб, приготовленный только на воде (пресный, т. е некислый, без закваски), и  хлеб, приготовленный на дрожжах, с добавлением закваски.[4] Вода является обязательным компонентом для приготовления обоих  видов хлеба, соль же обязательна для хлеба дрожжевого. В устойчивых сочетаниях русского языка хлеб символизируют радушие и гостеприимство.  Этот символ закреплен в символической связке «хлеб-соль». В этой связи, как полагаем, интересны данные, полученные нами в результате анализа данного фрагмента картины мира на материале грузинского языка. Выявлено почти полное совпадение культурно освоенных смыслов, закрепленных в обоих языках за символическим «хлеб», поэтому практически совпадают и ценностные установки в общем, почти мистическом отношении к хлебу. Но  грузинское языковое сознание параллельно с «хлеб-соль» в значении символа гостеприимства закрепляет еще одну связку, триаду «хлеб-соль-вино» (второй компонент соль может быть опущен). По мнению ряда исследователей, именно «хлеб-вино» является для грузинского языка первичной. Это предположение подтверждается и частотностью символа в грузинских фольклорных текстах, пословицах.

Оговорим, что при рассмотрении символов необходимо учитывать, так называемую, «символическую реальность», а именно: «что всякий символ будет нам являться как некий комплекс объектов или действий, ни одно из которых не существует (как символическое!) вне единства этого комплекса» [Мамардашвили, Пятигорский: 155]. Эта символическая реальность понимается как конкретизация многообразия смыслообразующих связей всего культурного контекста, как комплекс бытийного, исторического, рационального и иррационального. Попытаемся создать конструкт «символическая реальность» для  анализируемых единиц языковой картины мира.

Русский и грузинский языки являются языками православной культуры. Оба языка осмысливают хлеб как символ жизни. Причем, в этом символе достаточно ярко прослеживается перетекание смыслов из одного пласта бытия (сферы реального) в другой (сферу идеального). Хлеб является символом жизни не только в этом, человеческом мире, но и в мире Божественном. Самый главный хлеб – это хлеб, подаваемый для причащения. И для русской, и для грузинской культуры – это обязательно дрожжевой хлеб из теста с солью, поскольку в православном Богослужении Евхаристия совершается только в квасном хлебе. А, к примеру, в иудейском пасхальном обряде подаются тонкие лепешки из пресного текста. Квасной – значит дрожжевой, с солью. И здесь, очевидно, есть глубинная связь с символизацией соли, которая восходит к высказыванию Христа, обращенного к ученикам: «Вы – соль земли». На особую связь отдельных понятий в языковом сознании могут указывать и косвенные языковые факты, недоступные вне  лингво-культурологического анализа. Например, то, что хлеб, вино и соль являются  связкой, символизированной в православном мировосприятии, указывает сема «брожение», где  брожение – это жизнь, движение, рост, подъем. Имплицитно она присутствует  в обоих словах, а  эксплицируется в устойчивых языковых конструкциях: тесто бродит – вино бродит. Известно, что в Римско-католической и лютеранской Церкви для Евхаристии употребляются небольшие круглые лепешки из пресного, не дрожжевого, не  соленого  теста. А православная просфора – это небольшая круглая булочка, выпекаемая из пшеничного квасного теста. В таком хлебе символизируется жертва благодарения: человек жертвует Богу самое главное (символ земной жизни) и в ней же обретает как благодать символ вечной жизни. Именно об этом русская поговорка «Нет хлеба дороже, как в просвире...». Совершенно неожиданной в этом контексте представляется ее продолжение: «...а золота, как в кольце». Ожидаемо, что для православного христианина хлеб неразрывно должен быть связан с вином как  частью христианского таинства Евхаристии. Однако русское языковое сознание[5] молчит об этом.

  В чем кроется причина этого явления? Обратимся к словарной дефиниции. БТС -2000 фиксирует только одно значение слова «вино»: Алкогольный напиток, получаемый в результате полного или частичного брожения винограда или плодово-ягодного сока. С пометой «разг.» словарь фиксирует, что словом «вино» в русском языке называется и любой алкогольный напиток: водка, самогон и т. п. «Хлебное вино(=водка)». Компонентный анализ дает следующие семы: жидкость + напиток + алкогольный + брожение  + виноград (или другой сок) → опьянение. Таким образом, в русском языковом сознании слово «вино» концептуализируется в символике двух слов «опьянение» и «водка», что подтверждается результатами анализа: жидкость + напиток + алкогольный + брожение  + виноград (или другой сок) + хлебное вино→водка →опьянение. В этой связи интересно наблюдение известного языковеда и культуролога Ю. Степанова, который считает, что потребление крепкого спиртного восходит к связке «Хлеба и зрелищ!», лежащей у истоков современной европейской цивилизации. То есть забота о хлебе насущном, тяжелый труд, и нечто, что поможет забыть об этом труде и заботах: «Как связаны «хлеб» и «зрелища» в Древнем Риме, так связаны и в России «хлеб» и «водка». [Степанов: 320]. Далее ученый проводит мысль о том, что в каждом ареале в мире существуют не только опьяняющие напитки, но и растительные наркотические средства (конопля, грибы, кокаиновый куст и т. д.), характерные для данной культуры. В ареале всегда действует принцип: самым распространенным опьяняющим (наркотическим) веществом со временем становится самый крепкий. Для русского ареала – это водка (хлебное вино), вызывающая опьянение гораздо более сильное, чем вино виноградное. А опьянение – это уход от тяжести бытия.  «Опьянение как переход опьяненного человека в иной мир, в мир потусторонний, – универсальная черта всех культур,– пишет Ю. Степанов – ...Дело только в том, как расценивается самый этот мир – как мир всеблагих богов, sanctus, или как мир темных сил, мир запретный, для человека пагубный, неприкасаемый, sacer» [там же: 329].  По мнению исследователя, оба мира – факт русской культуры. Двоякое отношение к вину, пьянству, водке подтверждают устойчивые выражения и паремии русского народа: «Сам хлеба не стоит, а еще вино пьет», «Хлеб на ноги ставит, а вино валит», «Недорог виноград терский, дорог хлеб деревенский» и «Коли сыт да пьян, так и слава Богу», «Поп в колокол, а мы за ковш». Как видим, русское языковое сознание высшей ценностью в обыденном признает только хлеб, в то время как в грузинском сознании рядом с ним стоит и вино.

Если отталкиваться от мысли Ю. Степанова, из этого следует, что вино в грузинском ареале не закрепилось исторически как самое сильнодействующее опьяняющее средство.  Оно в большей степени ассоциируется с радостью, весельем. С весельем изначально ассоциировалось питье и на Руси, о чем говорит знаменитое «Веселие Руси есть пити...». При этом пилась не водка, а мед, брага. Со временем легкие напитки вытесняются сильнодействующей водкой, а «пити» перестает быть «веселием». Качественно иное отношение к вину в грузинском обыденном сознании восходит, в первую очередь,  к общей традиции ареала. Однако именно в этой точке культуры, на территории одного ареала, ценностные оценки могут и расходиться, если в их основе лежат  иные религиозно-метафизические установки. Так, общеизвестно, что в исламском мире употребление вина категорически осуждается. Значит, в языковом сознании неизбежно фиксируется и конфессиональное осмысление понятий.

По данным Библейской энциклопедии архимандрита Никифора, виноград, лоза и вино еще в Ветхом Завете упоминаются как символы мира, спокойствия, радости, совершенства, всего, что красиво и полезно. Эта традиция развивается в христианстве: «Изображая внутреннее духовное и теснейшее единение верующих с Собою, сам Господь называет Себя виноградной лозой: Я есмь истинная виноградная лоза, а Отец Мой виноградарь (Ин. XV, 1-6), и под видом хлеба и вина (виноградного) Он преподал нам высочайшее Таинство Тела и Крови Своей (Мф. XXVI, 26-28 и др.), заповедав всем нам всегда совершать сие в Его воспоминание» [7]. Об этом говорится и в Рождественском послании Святейшего и Блаженнейшего, Патриарха Всея Грузии Илии II: «Для наших предков вино и хлеб, кроме своего обычного значения, были связаны с символом тела и крови Спасителя. Поэтому у грузинского крестьянина было особенное отношение к ним, он особенно ухаживал за ними... и это должно быть восстановлено» [2009: 11]. Следовательно, налицо факт несовпадения символической реальности, отсюда и разное смысловое наполнение знаков, номинирующих понятие «вино» в русском и грузинском языках. Отсюда, очевидно, и расхождение в традиционной сочетаемости символа «хлеб» в русском и грузинском языковом сознании: «хлеб-соль» и «хлеб-соль–вино».

Символ основывается на культурных традициях, он формируется как ценность и опирается на взаимосвязи всех культурно освоенных и символизированных элементов. Зафиксированное расхождение  может быть связано с архетипами культуры каждого народа, всем историческим и культурным контекстом символизации смыслов в языке.

Литература

1. Лосев А. Ф. Проблема становления символа и реалистическое искусство. М., 1967

2. Мамардашвили М. К., Пятигорский А. М. Символ и сознание. Метафизические рассуждения о сознании, символике и языке. М., 1997

3. Вежбицкая А. Понимание культур через посредство ключевых слов. М., 2001

4. Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М., 1996

5. Redfield R . Peasant Society and culture. An Anthropological Approach to Civilisation Chicago, 1956

6. Степанов Ю. Константы: Словарь русской культуры. М., 2004

7. Библейская энциклопедия.  М., 2005

8. Фоли Дж. Энциклопедия знаков и символов. М., 1997.

9. Вардзелашвили Ж. Наносемы лексических структур//Русское слово в мировой культуре. СПб., 2003

10. Вардзелашвили Ж. Ноносемы как латеральный компонент значения слова//Acta Linguistica. Sofia, 2007

11. Большой Толковый словарь русского языка-2000. СПб., 2000

12. Даль В. И. Пословицы и поговорки русского народа. М., 1997