Вардзелашвили Ж.А В каталог
(Грузия)
НАНОСЕМЫ КАК ЛАТЕРАЛЬНЫЙ КОМПОНЕНТ ЗНАЧЕНИЯ СЛОВА
(Опубликовано: Acta Linguistica. Journal of Contemporary Language Studies/ Vol. I No 1(2007). Eurasia Academia Publishers. Sofia. я.55-62.)
Оригинал на сайте: http://www.actalinguistica.com/arhiv/index.php/als/article/view/90/110
Логическое мышление, лежащее в основе самоидентификации человека в мире, является основой выстраиваемой им понятийной системы. Понятие, осознанное и осмысленное, покрывается словесным знаком и становится фактом языка. Однако в формировании языковой картины мира лежит еще один способ мышления; он связан с интуицией, творческими способностями, воображением. Перечисленное составляет основу латерального мышления, которое, так же как и мышление логическое, является вполне конкретным способом ╚применения собственного мыслительного аппарата╩ (1, с. 9). Оба способа являются синергетической основой субъективно-объективной природы видения человеком картины мира. Таким образом, в словесном знаке, с одной стороны, аккумулируется итог познания и творчества, что создает устойчивую систему, универсальный каркас значений слова, а с другой стороны, данная система под влиянием этих же процессов остается открытым множеством, способным в процессе речемыслительной деятельности при нестандартном соположении знаков вызывать творческий сдвиг, высвечивая в референтах новые стороны и создавая необычные образные модели. Следовательно, слово может быть представлено в виде абстрактной понятийной системы, способной самоукрупняться и самоорганизовываться. Универсальная ипостась данной системы фиксируется в виде словарных дефиниций (включая и зафиксированные словарями узуальные метафоры, перифразы, √ вообще любую разновидность узуальной вторичной номинации, не требующую развернутого контекста, понятную стандартной языковой личности, легко декодируемую и воспроизводимую). Словарная дефиниция фиксирует результат действия двух процессов √ логического и латерального мышления. Доминантным в этом акте когниции является логическое мышление, а образы, вовлеченные в семантическое поле знака √ стереотипны.
Однако в процессе творческой деятельности, основанном на решительном уходе от ограничивающих стереотипов, данная система подвергается внутренней перегруппировке и сама же создает условия для возникновения новых образных моделей. При этом устоявшиеся связи перераспределяются, меняются сочетания, увеличивается их число. Логическое мышление продолжает действовать: расширение смысловых границ слова, которое отражает принципиальное условие творческого процесса, происходит по законам философской категории ╚логика здравого смысла╩, что и удерживает элементы системы, далеко отстоящие от инварианта, в ее пределах. Границы системы размываются, но продолжают действовать √ именно в этом свойстве заключается способность адресанта декодировать семантические загадки авторского дискурса. Словарная дефиниция/дефиниции при таком понимании оказывается лишь вершиной айсберга, той составляющей, которая очерчивает границы понятия, покрываемого данным словесным знаком безусловно, если под условием понимать контекст.
Основные функции языка √ создание, хранение и передача информации √ обусловлены когнитивной деятельностью человека. Когнитивные механизмы не доступны непосредственному наблюдению, и на современном этапе развития языкознания изучаются и реконструируются по данным внешней языковой формы. Проблема кодирования и структурирования информации и ее языковой репрезентации может быть рассмотрена с различных позиций: когнитивизма, психологии, логики, теории познания, семиотики... Каждый из перечисленных подходов выстраивает свои ряды допущений, высвечивая различные ракурсы вопроса. Однако вне зависимости от приоритетов очевидно, что уподобленный информационной системе человеческий разум открывает доступ к структурам внутренней репрезентации мира именно через язык, являющийся символическим репрезентатором когнитивных структур. Язык как ╚артикулированное оглашение мысли╩ (Хайдеггер) исследуется в его связях с интеллектом, со всеми мыслительными и познавательными процессами, с теми понятийными, структурами которые свойственны человеку разумному. При этом любая структура ╚применительно к строению или организации когнитивной системы √ это термин в значительной степени метафорический, т. е. постулируемые структуры √ это условное представление (курсив наш √ Ж. В.) того, как организованы мысленные элементы, но не буквальное их описание╩ (2, с. 34), что является подтверждением в высшей степени абстрактной и сложной сущности слова, понимаемого как понятийная система √ концепт.
Даже употребленное в своем прямом значении, слово-концепт может генерировать в реципиенте не только прямые связи с референтом, но вызывать из глубинных слоев сознательного и бессознательного все, что делает данное понятие прочувствованным: ассоциации, коннотации, зрительные образы, тактильные ощущения и т. д. Отдельное слово, являющееся частью или элементом высказывания в структуре текста, проявляет в составе этого высказывания одно из возможных своих значений, а рождение общего смысла является результатом процесса выбора значения, необходимого для получения искомого смысла целого высказывания.
Основываясь на методологии когнитивных исследований, мы понимаем лексическую единицу языка в дискурсе как заместитель образных моделей субъекта. Она наделена информативной, коммуникативной, когнитивной и креативной функциями и заряжена потенциальной энергией выражать оценочные переживания субъекта по поводу объекта, репрезентировать неосознаваемые психические содержания, структурировать сознательные акты. Таким образом, слово является не только именем, носителем значения и смысла, но и символом, средством самовыражения индивида. Оно универсально, доступно всем носителям данного языкового сознания. Слово наделено способностью к символизации, которая приобретается им в пространстве интеллектуального поиска, в частности, интегрировать в одном понятии большой объем концептуальных содержаний, за поверхностной идеей подразумевать глубинную, вплоть до парадоксальной.
В семантическом пространстве художественного текста слово-концепт расширяет свою способность замещать одно психическое содержание другим, высвечивать и уточнять новые ракурсы основного референта. В этом процессе смешиваются эксплицитная и имплицитная энергии, движущие значения и элементы смыла внутри системы.
Такая понятийная система, являясь научной абстракцией, может быть рассмотрена и как феномен сознания. Предлагаемое допущение восходит к терминологии философии Декарта, где ╚когитальное сознание есть ухватывание в любом осознаваемом содержании самого факта, что ╚я его осознаю╩ /.../ Феномен есть, так сказать, иероглифический знак, и из него черпается материальный состав объектов, движущихся в этом сдвинутом измерении деятельности и понимания╩ (3, с. 34). По всей видимости, слово-понятийная система в совокупности ментального и лингвистического относится и к категориям, которые М. Мамардашвили определяет как эмпирический факт: ╚есть такие вещи, которые должны быть пережиты и заново установлены, непрестанно вновь рождаясь в лоне бесконечных потенций /... / Важно происходящее внутри индивидуального переживания..., т. е. эмпирического факта...в этом смысле эмпирией будет и его теоретическое содержание, например, выбор языка описания╩ (3, с.76). Язык описания феномена сознания ╚свернут╩ в концепте. Выбор единиц языка для его описания √ вербализаторов √ задается эмпирическим фактом осознания явления, сжатого в ╚капсулу мысли╩. Материализуясь в слове, феномен сознания должен быть ╚схвачен знаком╩ (4), тогда он преобразуется в значение слова. Все ли ракурсы явления, осознанного как эмпирический факт, поддаются материализации? Как представляется, любая из языковых единиц будет, скорее всего, лишь ╚ракурсом╩ когитально осознанного явления. Лишь в совокупности языковых означающих, объединенных в концепт как концептуальную сферу, слово-понятийную систему, языковые единицы репрезентируют понятия, осознанные и прочувствованные, максимально приближенные к их ментальной картине.
В так называемые ╚опорные╩ концепты, наиболее осмысленные языковым сообществом, в концепты абстрактных понятий притягиваются (что подтверждается соответствующими лингвокогнитивными процедурами анализа) все новые и новые концепты, каждый из которых может иметь как ряд, поддающийся вербализации, так и ряд, не материализующийся, но остающийся лишь прочувствованным и осознанным фактом. Таким образом, каждый из концептов, составляющий концептуальное поле другого концепта, будучи взятым в отдельности, является ╚квантом структурированного знания╩, но при этом он структурирует новую понятийную систему, что объясняет способность языка передавать ограниченным количеством языковых единиц практически бесконечное число смыслов. Внутренняя структура такой понятийной системы может быть представлена как пространство, ╚производящее собственные эффекты, которые являются не описательными или изобразительными, а конструктивными по отношению к нашим возможностям чувствовать, мыслить, понимать, т. е. ╚опера операнс╩ (3, с. 76). Попытаемся представить эту абстракцию схематически:
Возможно, именно такое допущение о существовании внутреннего пространства понятийной структуры, генерирующей собственные эффекты, позволит объяснить не только способность языкового знака быть объектом интерпретации, но и ╚парение╩ смыслов, созначений, коннотаций, аллюзий в надзнаковом поле, интерсубъективное понимание невысказанного, но ощущаемого и понимаемого неким ╚идеальным╩ читателем как код, сигнал, ключ.
Полагаем, что в предикационной цепи, разворачивающейся в дискурсе, концепты могут не только номинировать реалии, процессы, признаки, объединенные в данную понятийную систему, но и генерировать собственные эффекты внутри данного концептуального множества, обозначенной словом-номинатором концепта. Они могут накладываться друг на друга своими интерпретационными полями. При этом в зонах наложения полей создаются энергетически заряженные ассоциативно-образные узлы, когда ╚даже у простых существительных почва уходит из-под ног, и вокруг них возникает ореол условности╩. (5, с. 119).
Как отмечает Н. Д. Арутюнова: ╚В любом художественном тексте встречаются слова, несущие дополнительную смысловую нагрузку, окруженные особым коннотативным ореолом и нередко получающие символическую функцию╩ (6, с. 525). Полагаем, что ╚отмеченность╩ некоторых слов, а порой и всего микротекста, объясняется существованием т. н. наносем или наносмыслов (7, с. 226-232), которые не поддаются анализу на уровне классического компонентного анализа лексического значения слова. Когнитивная лингвистика предполагает известную степень допущения, что, прежде всего, связано с самим предметом исследования √ ментальными процессами. Одним из таких допущений может быть мельчайший элемент человеческой мысли √ наносмысл. Это √ носители мельчайших частиц смыслов в коннотации слова, которые заряжены очень мощной энергетикой, способной ╚вытолкнуть╩ образующийся при данном соположении в линейном тексте смысл из глубинных пластов нашего подсознания и архепамяти. Эти мельчайшие смыслы-атомы находятся в постоянной диффузии и обладают способностью к сцеплению с другими, масштабно себе подобными микроэлементами смысла, завязываясь в интерпретативные узлы, что ведет к трансформации в смысловой структуре слова.
Анализ на наномасштабном уровне, основывающийся преимущественно на интуиции исследователя и субъективных интертекстуальных аллюзиях, по сути является верификатором ассоциативного прочтения ненаписанного. Такой анализ определяет пределы интерптетации художественного текста, который сам же и диктует, в каком ключе его следует интерпретировать.
Помимо вектора интерпретации, наносмыслы могут влиять и на ╚текстуальное время╩. Как утверждает Умберто Эко, ╚в художественном произведении время существует в трех формах: фабульное время, время дискурса и время чтения╩ (8, с. 99). Время фабулы √ это столько, сколько необходимо для ее развязки. ╚Дискурсивное время √ более сложная категория: на чем основываться √ на длине текста или на том, сколько требуется времени, чтобы его прочесть? /.../ время дискурса есть результат совокупности приемов, которые обуславливают читательскую реакцию, равно как и время чтения╩ (там же, с. 99-106). Отсылая читателя к интертекстуальной памяти, наносмыслы растягивают чтение, превращая его в декодирование через поиск ключей-отмычек. Очевидно, имея ввиду именно этот процесс, Иосиф Бродский назвал чтение ╚прыжком через само собой разумеющееся╩. Видимо, здесь следует уточнить: для кого √ автора или читателя? Априори разумеющееся для автора не всегда уловимо для читателя. В любом случае, интерпретация, полагаем, начинается там, где завязываются интерпретативные узлы концептов, движимые энергией наносем.
Наносемы структурируют поток, основанный на латеральном начале нашего мышления, интуитивной, ассоциативной, образной перегруппировке компонентов сознательного и бессознательного. ╚Само собой разумеющееся╩ √ категория логичного, но чтобы уловить ее в вымышленном, возможном, мире, ╚читателям надо очень и очень многое знать о настоящем мире, чтобы использовать его в качестве адекватного фона для мира вымышленного╩ (8, с. 157). С другой стороны, именно это ╚само собой разумеющееся╩, которое присутствует в нас, читающих литературный текст, и является верификатором того, как далеко мы зашли в наших интерпретациях, придавая осмысленность всему бесконечному разнообразию вариантов, которое возникает в нас как плод синтеза активности логического и латерального мышления.
В эссе ╚Полторы комнаты╩ Иосиф Бродский пишет: ╚Какие запахи, ароматы и благоухания плавают в воздухе вокруг стоваттной желтой слезы, висящей на растрепанной косице электрического шнура╩ (5, с. 23). Любому адресату, хоть раз видевшему электрическую лампу, понятно, что значит ╚желтая слеза╩. Но почему именно ╚слеза╩? Микро и макротекст достаточно легко подсказывают ответ √ убогость советского быта, бедность, унылость, тоска... Сумма ассоциаций перечисленных значений, каждое из которых само является отдельным концептом, подводит читателя к ╚желтой слезе╩. При этом ╚Желтый╩ √ еще один концепт, дающий основание для интерпретации дискурсивного ╚желтая слеза╩.
Исследования психологов, высказывания художников, писателей и поэтов обнаруживают некоторые основные закономерности, фиксирующие устойчивые связи объективных свойств цвета с реакциями, которые он вызывает. считается, что желтые и зеленые цвета вызывают наибольшее разнообразие ассоциаций, поскольку в данной области спектра человеческий глаз различает наибольшее количество оттенков. Каждый из оттенков желтого связывается в сознании с определенным предметом или явлением, что дает богатство ассоциаций. Известно, что желтый цвет наиболее близок к дневному свету. Поэтому с ним ассоциируются радость, бодрость, тепло, сила, богатство (цвет золота, солнца). С другой стороны, желтый беспокоит человека, возбуждает и утомляет его. Он может стать невыносимым глазу и духу. Так, в известной работе ╚О духовном в искусстве╩ В. Кандинский пишет о том, что ярко-желтый цвет звучит, как резкая труба, в которую всё сильнее дуют, или как поднятый до большой высоты звук фанфар (9). Следовательно, с желтым может соотносится в наших ассоциациях избыточное, невыносимое, напряжение и возбуждение. Негативная символика желтого цвета связана ассоциациями с увяданием, грустью, тлением, отчаянием, болезнью. Это подтверждается и на уровне словарной дефиниции: Желтый с пометой || (обозначение смыслового варьирования (оттенка значения), не выходящего за пределы данного значения): Имеющий нездоровый цвет лица, тела (о человеке). Лицо его совсем опухшее и желтое. Руки сморщились и стали желтыми (10).
╚Прочтение╩ любого цвета может быть субъективным, индивидуальным, а может быть коллективным, общим для больших социальных групп в отдельной культуре. Очевидно, что то, что мы прочитываем в желтом у Бродского √ истолковывается как вполне понятный символ, что подкрепляется следующим знаком-сигналом: слеза. Большой толковый словарь русского языка (2000) дает следующее толкование: Слеза √ 1. Прозрачная, солоноватая жидкость, омывающая глазное яблоко и предохраняющая его от высыхания, выделяемая слезными железами. Прозрачная, но не желтая!
╚Прыжок через само собой разумеющееся╩ в данном фрагменте дискурса может быть стремительным, а может быть парением. Этим определяется дискурсивное время, которое в свою очередь зависит от читательской готовности и читательского умения ╚помыслить, вообразить, пережить множественность текста, открытость процесса означивания╩ (11, с.425-426). Почему у Бродского ╚желтая слеза╩, вместо ╚тусклая лампа╩? Метафора проста и понятна на уровне стандартной языковой личности. Для чего же он замедляет здесь время? Воспользуемся ответом Умберто Эко: ╚когда в тексте появляются замедления... описания эти надлежит интерпретировать в символическом или аллегорическом ключе╩ (8, с. 128).
Полагаем, что наносемы как единицы, образующие смысловые и образные узлы между интепретационными полями отдельных концептов (понятийных структур), несут нагрузку, существенную для интеллектуальной цепочки текста, в том числе и для множественности его прочтения.
Список литературы:
1. Боно, де Э. Латеральное мышление. С-Пб.: 1997.
2. Солсо Р. Когнитивная психология. С-Пб.: 2002.
3. Мамардашвили М.К. Классический и неклассический идеалы рациональности. Тб.: 1994.
4. Кубрякова Е.С. Обеспечение речевой деятельности и проблемы внутреннего лексикона. // Человеческий фактор в языке: язык и порождение речи. М.: 1991.
5. Бродский И. Катастрофы в воздухе // Поклониться тени. С-Пб.: 2000.
6. Арутюнова Н.Д. Символика уединения и единения в текстах Достоевского // Язык и культура. Факты и ценности. М.: 2001.
7. Вардзелашвили Ж. А. Наносмыслы лексических структур // Русское слово в мировой культуре. С-Пб.: 2003.
8. Эко, Умберто. Шесть прогулок в литературных лесах. С-Пб.: 2002.
9. Кандинский В. О духовном в искусстве╩. М.: 1992.
10. Большой толковый словарь русского языка. С-Пб.: 2000.
11. Барт Р. Избранные работы // Семиотика. Поэтика. М.: 1989.
J. Vardzelashvili
NANOSEMES AS THE LATERAL COMPOUND OF THE MEANING
Logical and lateral thinking are the essence of the cognitional act, which is fixed in a word. A word can be regarded as a conceptual system. Implicational compounds, that are be structured by the nanosemes. According to our hypothesis, nanosemes are the lateral compounds of the meaning.