Ж. А. Вардзелашвили                                                                                                             В каталог    

       Языковая репрезентация когнитивных моделей

(наномасштабный аспект)

 (Опубликовано:  Сопоставление как метод исследования и обучения языкам. Международная конференция МАПРЯЛ. Сборник научных статей. Том I.  Тб., 2005, с. 113-120)

          Проблема кодирования и структурирования информации и ее языковой репрезентации может быть рассмотрена с различных позиций: когнитивизма, психологии, логики, теории познания, семиотики... Каждый из перечисленных подходов выстраивает свои ряды допущений, акцентируя различные ракурсы вопроса. Однако вне зависимости от приоритетов очевидно, что уподобленный информационной системе, человеческий разум открывает доступ к структурам внутренней         репрезентации мира именно через язык, являющийся символическим репрезентатором когнитивных структур. Когнитивная лингвистика  рассматривает языковую деятельность как одну из разновидностей когниции, «составляющих вершину айсберга, в основании которого лежат когнитивные способности, не являющиеся чисто лингвистическими, но дающие предпосылки для последних»[1]; в центре ее внимания – механизм языкового поведения говорящего, мотивированный когнитивной деятельностью человека.  Язык как «артикулированное оглашение мысли»  (Хайдеггер) исследуется в его связях с интеллектом, со всеми мыслительными и познавательными процессами, с теми структурами (понятийными), которые свойственны человеку разумному. В качестве структур, организующих знания о мире и отражающих фиксацию  своеобразия способа освоения мира носителями того или иного языкового сознания, осмысление гносеологического процесса и человеческого функционирования, рассматриваются   условные модели –  семантические сети, гештальты, фреймы, скрипты, концепты, концептосферы, являющиеся научной абстракцией. Пожалуй, наиболее разрабатываемой понятийной структурой на данном этапе развития когнитивной лингвистики можно считать концепт, единицу ментального лексикона, конструирующую концептуальную картину мира.

           Несмотря на активность научной мысли в области теории и методологии изучения концептов в последние десятилетия, все еще остаются дискуссионными многие аспекты данной проблемы. Очевидно, что расхождения в научном осмыслении концепта связаны с тем, что любая структура «применительно к строению или организации когнитивной системы – это термин в значительной степени метафорический, т. е. постулируемые структуры – это условное представление (курсив наш – Ж. В.) того, как организованы мысленные элементы, но не буквальное их описание»[2], что является подтверждением его в высшей степени абстрактной и сложной сущности. Концепты фиксируют конденсированное коллективное сознание (включая и бессознательное) в виде структуры, обозначенной вербально. Концепт – единица ментального лексикона, получающая имя по слову-номинатору, тому языковому знаку, который передает общее содержание данного концепта наиболее адекватно и концентрированно. Как правило, концепт соотносится  более чем с одной лексической единицей, количество его языковых репрезентаторов связано с осмысленностью  понятия, «покрываемого» концептом, как в коллективном, так и индивидуальном языковом сознании. И именно последнее делает концепт открытым множеством, границы которого в известной степени условны.

           Языковые единицы, вовлекаемые в ареал концепта, вступают в различные отношения с его номинатором, с прототипом, друг с другом. Так, абстрактный концепт «совесть» в русском языковом сознании (по данным МАС и БТС-2000) может вбирать следующие единицы: сознание (ЛСВ1, ЛСВ2, ЛСВ3, ЛСВ4) / сознательность (ЛСВ1, ЛСВ2) /осознанный  / ответственность (ЛСВ2, ЛСВ3) / взгляд (ЛСВ2) / голос (ЛСВ5) /мораль /мысль (ЛСВ1, ЛСВ3, ЛСВ4, ЛСВ5) / норма / чувство (ЛСВ2, ЛСВ3, ЛСВ5, ЛСВ6) / ощущение (ЛСВ1, ЛСВ2, ЛСВ3) / познание / суд (ЛСВ3, ЛСВ6) /порочный//непорочный / убеждение (ЛСВ1, ЛСВ2, ЛСВ3) / угрызение (ЛСВ1, ЛСВ2)... .  Фрагмент концептуального поля «совесть», приведенный здесь, как представляется, подтверждает способность лексики, структурированной вокруг прототипа, вступать в различные отношения: сознание – сознательность – сознательный –  бессознательный  (словообразовательная цепь); сознание – понимание – ощущение – чувство (синонимический ряд), совестливый – нахал, наглец, бессовестный... (антонимия с пейоративно-мелиоративной ассиметрией). Ведущей в этих отношениях является синонимия, которая развивается как контекстуальная, ассоциативная, образная, ситуативная инклюзивность. Характерно, что пропорционально степени уменьшения языковой наглядности возрастает  экзистенциональный признак в выстраиваемых синонимических (антонимических) отношениях, не всегда выводимый без когнитивного контекста: совесть  (отсутствие признака): аферист – бандит – варвар – вор – грабитель – деспот – еретик – изгой – кулак – маргинал – отщепенец – палач – подонок – разбойник – ростовщик – тиран... В каждой лексической единице приведенного ряда вычленим базовый чувственный образ, на основании которого элементы могут быть признаны членами лингвоментального множества – концепта «совесть». В основу такого подхода положено утверждение Ю. С. Степанова, что концепт – это смысл слова, отличающийся от понятия тем, что он определяется не только законами логики и философии, но и законами культуры, это – переживаемое понятие[3]. Так, каждая из абстракций «ненависть», «радость», «счастье», «честность», «грех» в совокупности всех своих ЛСВ является с точки зрения языка словом, языковой единицей, фиксирующей в данной материальной оболочке закрепленное понятие и значение. Но преломленные через личностное отношение к номинируемым понятиям и наложенные на культурную память данного этноса они становятся конструктивными лингвистическими сущностями – концептами,[4]структурирующими концептуальные поля.

Являясь научной абстракцией, концепты, полагаем, могут быть рассмотрены и как феномены сознания. Предлагаемое допущение восходит к терминологии философии Декарта, где «когитальное сознание есть ухватывание в любом осознаваемом содержании самого факта, что «я его осознаю» /.../ Феномен есть, так сказать, иероглифический знак, и из него черпается материальный состав объектов, движущихся в этом сдвинутом измерении деятельности и понимания»[5]. Данное предположение не противоречит пониманию концепта как конструктивной сущности (Степанов 1997):  есть феномен сознания «совесть» и есть гносеологический ряд, вовлекаемый нашим сознанием /осознанием в измерение, в поле этого феномена сознания, есть материальный ряд (лингвистический уровень), номинирующий осмысленный феномен. По всей видимости, концепт в совокупности ментального и лингвистического относится и к категориям, которые М. Мамардашвили (1994) определяет как эмпирический факт: «есть такие вещи, которые должны быть пережиты и заново установлены, непрестанно вновь рождаясь в лоне бесконечных потенций /... / Важно происходящее внутри индивидуального переживания..., т. е. эмпирического факта...в этом смысле эмпирией будет и его теоретическое содержание, например, выбор языка описания»[6]. Язык описания феномена сознания «свернут» в концепте (как и в любой другой понятийной структуре), включая его интерпретационное поле. Выбор единиц языка для его описания – вербализаторов –  задается эмпирическим  фактом осознания явления, сжатого в «капсулу мысли». Материализуясь в слове, феномен сознания должен быть «схвачен знаком» (Кубрякова 1991, о концепте), тогда он преобразуется в значение слова. Все ли ракурсы явления, осознанного как эмпирический факт, поддаются материализации? Как представляется, любая из языковых единиц будет скорее всего лишь «ракурсом» когитально осознанного явления. Лишь в совокупности языковых означающих, объединенных в концепт как концептуальную сферу, языковые единицы репрезентируют понятия, осознанные и прочувствованные, максимально приближенные к их ментальной картине. Если слово рассматривать с позиций когнитивной лингвистики, оно обретает ипостась концепта. В так называемые «опорные» концепты, наиболее осмысленные языковым сообществом, в концепты абстрактных понятий притягиваются (что подтверждается соответствующими лингвокогнитивными процедурами анализа) все новые и новые концепты, каждый из которых может иметь как ряд, поддающийся вербализации, так и ряд, не материализующийся, но остающийся лишь прочувствованным и осознанным фактом. Таким образом, каждый из концептов, составляющий концептуальное поле другого концепта, будучи взятым в отдельности, является «квантом структурированного знания», но при этом он структурирует новую понятийную систему, что объясняет способность языка передавать ограниченным количеством языковых единиц неограниченное количество смыслов. Внутренняя структура такой понятийной системы может быть представлена как пространство, «производящее собственные эффекты, которые являются не описательными или изобразительными, а конструктивными по отношению к нашим возможностям чувствовать, мыслить, понимать, т. е. «опера операнс»[7]. Возможно, именно такое допущение о внутреннем пространстве понятийной структуры,  генерирующей собственные эффекты, позволит объяснить не только способность языкового знака быть объектом интерпретации, но и «парение» смыслов, созначений, коннотаций, аллюзий в надзнаковом поле,                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                                               интерсубъективное понимание невысказанного, но тем не менее расшифрованного как некий код, как сигнал от адресанта к адресату.

Подойдя в рассуждениях к области невербализованного знания, мы выдвигаем гипотезу: в предикационной цепи, разворачивающейся в дискурсе, концепты могут :

 а) номинировать реалии, процессы, признаки, объединенные в данную понятийную систему (начиная с базового уровня категоризации);

 б) генерировать собственные эффекты внутри данного концептуального множества – понятийной структуры, обозначенной словом-номинатором концепта;

в) накладываться друг на друга своими интерпретационными полями, отражающими процессы, обозначенные в пункте «б».

При этом в зонах наложения полей создаются энергетически заряженные ассоциативно-образные узлы, когда «даже у простых существительных почва уходит из-под ног, и вокруг них возникает ореол условности».[8] Декодирование развивающихся при этом кодов в иерархии категоризации соотносится с максимально высоким уровнем абстракции (непрогнозируемые ассоциации).

Согласно нашему допущению, ассоциативно-образные узлы заряжены минимальными единицами смысла – наномасштабными элементами, условно названными наносемами[9]. Их реальность является реальностью в такой же мере, в какой реальны любые лингвистические единицы не наблюдаемого, а абстрактного уровня, в которых конденсируется опыт познания языка, от одной ступени к другой, более высокой, а следовательно и более абстрактной. Реальность наносем – это реальность подтекстов,  разночтений и многомерности объема художественного дискурса.

          Классические процедуры лингвистического анализа, продуктивные при исследовании в обычном масштабе, не могут подвести к этим микроструктурам. Так, мы не всегда в состоянии объяснить, почему означающее в нашем сознании  вдруг расслаивается на множество истин. Полагаем, что там, где отсутствует ответ, проходит вектор, заданный сцеплением смыслов и ассоциаций на наномасштабном уровне. Образующиеся сцепки формируют  узлы  семантических импульсов, парящих над знаками. Наносемы одной единицы завязываются в узел с наносемами другой языковой единицы, каждая из которых номинирует соответствующую лингвоментальную  понятийную систему. В точках, где происходит наложение интерполей концептов, образуется особая зона, зашифрованная, в том числе, и через культурные коды. 

Обратимся к иллюстративному материалу: «Навсегда расстаемся с тобой, дружок. / Нарисуй на бумаге простой кружок. / Это буду я: ничего внутри. / Посмотри на него, и потом сотри» (И. Бродский). Почему при прочтении строк, собранных из лексики  (и формантов), отмеченной легкостью, чаще адресованной детской аудитории (дружок, нарисуй, простой...), мы откликаемся грустью, болью и состраданием? Почему эти почти легковесные соединения не дают простого и логичного ассоциативного ряда: точка, точка, запятая, носик, ротик, оборотик...? Почему эти соединения выводят адресата на экзистенциональное – потерянность, опустошенность? Автор ассоциирует себя с пустым кружком – ничего внутри. Что это, пушкинское «я пережил свои желанья...»?  А лексика и ритм, напоминающий детскую считалочку, должны ввести нас в заблуждение – автору нисколько не страшно, что внутри пустота? Настолько, что даже можно стереть? Но вместо легковесности, строки воспринимаются бравадой. И детское кружок, становясь образом - индексом автора, которое погружает в эмоциональный ряд, характеризующий не детство, а другой отрезок жизни, исполненный испытаний, разочарований, надрыва... Когда кажется, что больше не осталось сил: ничего внутри. Это еще и усталость. Ничего внутри становится коннотативным знаком – символом  опустошенности, потерянности автором себя в мире. Знаком одиночества и отъединенности -  навсегда расстаемся с тобой, дружок. Пустота внутри – от расставания? Не от того ли кружок потерял смысл: посмотри на него, и потом сотри? Или это стираются общие воспоминания...?

Соединения подобного типа «поднимаются из глубин нашей душевной жизни, из области, где все непрерывно, одновременно и все связано со всем».[10]Полагаем, что в этом движении наносемы как единицы, образующие смысловые и образные узлы между интепретационными полями отдельных концептов (понятийных структур), несут нагрузку, существенную для интеллектуальной цепочки текста, в том числе и для множественности его прочтения. Возможно, наносемы, как энергетически заряженные смысловые частицы особого уровня, заряжены энергией такого потенциала, что именно через них осуществляется выброс на поверхность внутренних эффектов, самогенерируемых в понятийных структурах. А их исследование – из области исследований, определенных  Ричардом Бартом как стремление «увидеть, как текст взрывается и рассеивается в межтекстовом пространстве /.../ Наша цель – помыслить, вообразить, пережить множественность текста, открытость процесса означивания» [11].

   В каталог