Ж.Вардзелашвили                                                                                                                                                В каталог

Идеоэтнические особенности интерпретации языкового знака

            Мысль, материализующаяся в языковом знаке, передается в соответствии с языковой схемой-структурой конкретного языка. Однако, помимо материального плана выражения, каждый естественный язык являет собой идеальный объект символизации мира реального и мира воображаемого, одновременным носителем которого является каждый говорящий на нем индивид. Значение слова, вместилищем которого является знак, развивается и трансформируется вместе с расширением границ освоенного мира. Вся человеческая среда Ц это культурно освоенный мир, смысл и содержание жизни в ее философском понимании. Слово-знак конституируется процессом познания, при этом, как отмечает  Е. Б. Старовойтенко (2001: 523), даже лстрогое словоупотребление допускает свободу означения и проникновение индивидуальных смыслов╗. Более того, как указывает В. З. Демьянков (2001: 309), согласно основному тезису интерпретивизма, лзначения вычисляются интерпретатором, а не содержатся в языковой форме╗. Следовательно, в стратегии декодирования языкового знака активно задействованы традиции мышления, национальные, социальные, культурные каноны интерпретации понятия. Иными словами, интерпретация языкового знака осуществляется на всем семантическом пространстве языка и определяется лингвокультурным потенциалом его носителя.

Данная статья посвящена интепретантам языковой формы метафизического понятия лвремя╗ в языковой картине мира, что представляется актуальным в контексте проблем межкультурного диалога. Отметим, что рассматривая понятие лвремя╗, мы имеем в виду не физические параметры, а чувство времени как некий универсальный ориентир бытия человека, зародившийся в глубокой древности. Эта культурологическая проблема позволяет говорить и о ее языковой ипостаси как об экспликации продуктов мышления в языке. Если воспользоваться метафорой М. Фуко (1994: 139), то слово лвремя╗ стало лотяжелевшим╗ речевым знаком с удвоенной репрезентацией: предмет и содержательный образ объекта, открытый к переосмыслению и интепретациям. Как элемент концептуальной парадигмы этот знак может вовлекать в свое пространство далекие означаемые, теряя прозрачность и обретая свойства символа.

Понятие времени, пронизывая сознание человека, пронизывает и смысл многих слов; его языковая экспликация охватывает различные уровни языка Ц лексику, семантику, грамматику. Проблема времени соотносится с основополагающими философскими концептами Ц бытие, существование, сущность, конечное, бесконечное, вечное. Феномен лвремя╗ носит объективный, всеобщий и универсальный характер. Время не зависит от сознания, ибо  существует вне него. Однако отношение к самому феномену отличается не только в различных культурах, но и в ментальности отдельной личности, что, естественно, определяет направление вектора интерпретации.  Так, для западного мировосприятия время мыслится в категориях развития, стремительного движения вперед, быстротечности, невозвратности. Западная культура осмысливает любую реалию с позиций ее конечности Ц начало и конец, возникновение и уничтожение. Отсюда и западная традиция соотносить время с движением в пространстве по линии лдо Ц после╗, где в промежутке находится точка лздесь и сейчас╗. Западный человек устремлен вперед. Он словно забегает вперед, опуская точку реального бытия в надежде найти в абстрактном будущем истину и совершенство, которых нет в реальном лсейчас╗. Отсюда западная идея прогресса, как приближение желаемого будущего. Отсюда же западная традиция торопить время, доходящая порой до грани абсурда, как пишет об этом, к примеру, А Генис (2009: 78): л...даже в приемной дантиста мы торопим время, будто не знаем, чем оно кончится╗.

Восток безразличен к так пугающему западного человека бегу времени. Восточное восприятие времени основано на созерцательности Это принципиальное расхождение в культурах отражается в языках, эксплицирующих ментальность своих носителей[1]. Соответственно, язык выстраивает принципиально иную картину мира, где главными ориентирами бытия становятся не движение и развитие, которые балансируют на грани хаоса, а навсегда заведенный порядок, сохранение многовековой традиции. Для восточного мировидения переход от одного состояния к другому не мыслится как лскачок╗: невозможно точно сказать, когда конкретно лето приходит на смену весне, они плавно перетекают друг в друга, ибо все есть проявление высшего единства.[2]

Приведенные здесь модели восприятия времени могут рассматриваться как исходные точки, дающие импульс интерпретации понятия в разных культурах. Культурный контекст создает деривационную историю осмысления понятия, лсхваченного╗ знаком. И он же определяет составляющие, вовлеченные в его интерпретацию[3]. Так, известно, что в русском языке номинация понятия лвремя╗ восходит к санскритскому  лvart╗ и индо-европейскому лvertmen╗. Оно соотносится с понятиями лколея╗, лрытвина╗, лдорога╗, лслед от вращающегося колеса╗. Таким образом, в семантике слова лвремя╗ заложен прототип-интерпретанта: вечно вращающийся круг. Время в русской языковой картине мира мыслится и интерпретируется в движении и развитии, возвращении и повторении. Циклическое время соответствует космологическому сознанию, которое предполагает повторяемость аналогичного. Линейное (историческое) время, возникшее в процессе эволюции,  означает осмысление его необратимости и, прежде всего, по отношению к жизни человека.

В русской языковой картине мира время наделяется свойствами живого существа: время лечит, время убивает, время терпит, время бежит, время рассудит, время покажет, время не пощадит... Как следует из приведенных примеров, одной из важнейшей характеристик времени, является антропоцентричность. Темпоральная лексика группируется в наивной языковой картине мира по признакам: живое Ц неживое; рождение Ц смерть; молодое Ц старое. В основе развития темпоральной лексики и формирования русской временной картины мира заложен принцип синкретизма временных единиц, двуплановость их значения: абстрактно-сакральная и реально-физическая. Все эти характеристики осмысления понятия лвремя╗ можно отнести к разряду универсалий культуры. Универсальным является и наличие темпорального потенциала в семантике слов с пространственным значением, например: путь, дорога, через, назад. В лексике приведенного ряда имплицитно присутствует культурная связка лпространство-время╗, что в соответствующем контексте может привести к семантической транспозиции. И тогда, к примеру, лдорога╗ будет обозначать не только пространственный отрезок, но и время, которое на нее затрачено. К этому механизму восходят, к примеру, узуальные метафорические образы: жизненный путь, линия жизни, дорога жизни, цепь событий. В языковом мышлении постоянно функционирует дихотомия лсознательное Ц бессознательное╗, где второй член оппозиции восходит к архетипической памяти человека Ц носителя языкового сознания. Сказанное можно проиллюстрировать языковой формулой лво веки веков╗,  в которой одновременно отражается восприятие времени, гармонирующее и с природными циклами, и осмысление времени в линеарной протяженности и бесконечности. 

Подытожим вышеизложенное: понятие лвремя╗, закрепленное за одноименным словом-знаком в русской языковой картине мира, тяготеет к общеевропейским культурным стереотипам осмысления феномена в наивной картине мира. Универсальными характеристиками являются: а) время Ц продукт группового сознания, социальная категория мышления, в которой отражается и фиксируется исторический опыт социума; б) первичное осмысление цикличности времени, на более позднем этапе Ц линейное и историческое; в) наличие культурной связки лпространство-время╗; г) соотнесение времени с движением на определенном отрезке в пространстве; д) мифопоэтический и антропоцентрический характер метафоризации понятия. Очевидно, что это объясняется принадлежностью к общему индо-европейскому кластеру культур, а также реализацией общей, иудо-христианской, модели времени. Полагаем, что на примере данного фрагмента картины мира можно сделать вывод о синергии восточного и западного мировосприятия носителей русского языкового сознания.

Вместе с тем, нельзя не отметить, что целый ряд характеристик восприятия времени разнится от культуры к культуре внутри общего кластера. В этой связи интересны данные, полученные Д. Сиромолот (2008) в ходе ассоциативного эксперимента, где сравнивались реакции русских и американских респондентов на стимул лвремя╗. Выявилось, что русские ориентированы, прежде всего, на прошлое, будущее Ц на второй позиции, а настоящее на последней. Американские же респонденты ориентированы более всего на будущее, мало заинтересованы в настоящем, и не заинтересованы в прошедшем. Соответственно, свойство понятий лпрошлое╗, лнастоящее╗ и лбудущее╗, входящих в  субкатегориальный кластер лвремя╗, по-разному будут интерпретироваться в этих языковых сообществах. По-разному будет выстраиваться и жизнь знаков, дающих понятиям лтело╗. Как отмечает Е. С. Кубрякова (2001: 285), жизнь знака определяется лтем, как строится его тело и какой субстанцией оно представлено; тем, что оно значит и обозначает (на что указывает), и, наконец, тем, какое воздействие производит (какой эффект вызывает его употребление)╗.

Из поколения в поколение язык передается  как спрессованный во времени духовно-практический опыт народа. Слова языка Ц это особые сущности, которые называют, указывают, образуют смыслы, символизируют. Как подчеркивал Леонтьев (1975: 71), лнаши чувственные обобщенные образы, как и понятия, содержат в себе движение и, стало быть, противоречия /.../. Никакое чувственное значение не является застывшим отпечатком. Хотя оно и хранится в голове человека, но не как лготовая вещь╗, а лишь виртуально Ц в виде сформировавшихся физиолеогических мозговых констелляций, которые способны реализовать субъективный образ объекта, открывающегося человеку то в одной, то в другой системе объективных связей╗. В символах допускается искажение привычных темпоральных моделей, смещение  перспективы при осмыслении события на временной шкале, что крайне осложняет их декодирование в процессе межкультурного диалога.

Безусловно, высшей точки напряжения слово-знак достигает в художественном тексте. На лексическом уровне во внутренней структуре языкового знака происходят семантические трансформации, где ведущей энергией преобразований является то, какое воздействие на адресата производит знак. Обратимся к материалу, отобранному из текстов эссеистики Иосифа Бродского. В приведенных примерах нас интересует не только содержательное наполнение фрагмента картины мира, но и средства-знаки его оформления.

Мироздание Бродского моделируется вещами и событиями, которое поэт измеряет собственными категориями (2000: 248): лЯ просто считаю, что есть образ времени, и под всякий Новый год, в несколько языческом духе, стараюсь оказаться у воды /.../, чтобы застать всплытие новой порции, нового стакана времени╗. Измерять время стаканами? Но русский язык имеет модели соотношения формы и содержания: стакан молока, ведро воды и т. п. Следовательно, авторское лстакан времени╗  Ц это генитивная метафора, которая выстраивается по достаточно распространенной в русском языке модели лсуществительное + существительное в родительном падеже╗, дающей конструктивно обусловленное значение множественности (ср.: узуальные лводопад волос╗, лморе слез╗). Логика интерпретации может быть следующей: стакан вмещает жидкость; вода Ц это жидкость; вода Ц это   движение;  время Ц это тоже  движение. Далее: если вода Ц это движение, которое останавливается в стакане, то, может быть, и время можно остановить в стакане, зачерпнув так мало Ц стакан Ц из океана вечности.

Вернемся к авторскому тексту (Бродский 2000: 248): лСловно здесь яснее, чем где бы то ни было, пространство сознает свою неполноценность по сравнению со временем и отвечает ему тем единственным свойством, которого у времени нет: красотой╗. Никогда в узусе пространство и время не противопоставляются в оппозиции лкрасиво-некрасиво╗. Как и не измеряется годами пространство в обыденном языке, но у Бродского читаем: лпространство почти в сорок лет╗. Естественно, что здесь речь идет о времени лпроживаемом╗, лпереживаемом╗, эмпирическом, о времени, которое выстраивает глубоко субъективные координаты бытия отдельной личности на карте вечности. Вечность у Бродского (2000: 199) Ц это непрекращающееся движение, конец и начало: лжизнь кончилась, но движение продолжается... это и есть вечность╗. И это сближение времени и пространства возвращает к первичной Ц циклической, мифологической, космологической Ц модели времени. А знаком, внутри которого происходят семантические трансформации, остается языковая единица, которая в новом для себя контексте становится объектом-интерпретантой.

Как видим, в поэтическом мироздании Бродского языковые и культурные категории бытия, вместилищем которых являются слова-знаки обыденной лексики, выстраиваются в новые, подчас непредсказуемые ряды, изоморфные обычным человеческим измерениям. Однако ключ к интерпетанте слова-знака восходит к языковой и культурной памяти носителя языка.

Миропонимание отдельного языкового коллектива не полностью  эксплицировано в его языке, тем более, если речь идет о понятийной сфере, относящейся к области мыслимого и переживаемого. Интерпретация языкового знака генерируется различными стимулами, в том числе, из сферы бессознательного.

Подытоживая, напомним: разность культур Ц это разность онтологий, и даже общность каркаса культуры не освобождает универсальное понятие от генерации диспозиций, которые влекут семантические преобразования, мотивированные историческими модусами бытия. Как отмечает Ильин (2001: 272), элементы уникальности, которые ориентированы типами сознаний, как раз и составляют пафос ограничительного регулятора  Куайна о нереализуемости радикального перевода с языка на язык. Таким образом, мы подходим к проблеме понимания знака, имея ввиду, что его интерпретация даже в пределах системы одного языка может варьировать внутри целого спектра смыслопорождений. Понимание Ц это оценка результата восприятия, которая не исчерпывается языковыми аспектами, оно задается и экстралингвичстическими факторами. Поэтому в широком смысле понимание может трактоваться как культура интерпретации.

БИБЛИОГРАФИЯ

БРОДСКИЙ И. (2000): Поклониться тени: Эссе. Издательство лАмфора╗. Санкт-Петербург.

ГЕНИС А. (2009): Шесть пальцев. Издательство лКолибри╗. Москва.

ДЕМЬЯНКОВ В. З. (2001): Лингвистическая интерпретация текста: универсальные и национальные (идиоэтнические) стратегии. Язык и культура. Факты и ценности, сс. 309-323. Издательство лЯзыки славянской культуры╗. Российская Академия наук. Отделение литературы и языка. Москва..

ИЛЬИН В. В. (2001): Язык Ц понимание Ц культура. Язык и культура. Факты и ценности, сс. 267-272. Издательство лЯзыки славянской культуры╗. Российская Академия наук. Отделение литературы и языка. Москва..

КУБРЯКОВА Е. С. (2001): О связях когнитивной науки с семиотикой (Определение интерпретанты знака). Язык и культура. Факты и ценности, сс. 283-291. Издательство лЯзыки славянской культуры╗. Российская Академия наук. Отделение литературы и языка. Москва.

ЛЕОНТЬЕВ А. Н. (1975): Деятельность. Сознание. Личность. Издательство лПолитиздат╗. Москва.

СИРОМОЛОТ ДЕВИС (2008): Образы времени у носителей русского и американского английского языков. АКД. Российская Академия наук. Институт языкознания. Москва.

СТАРОВОЙТЕНКО Е. Б. (2001): Современная психология. Издательство лАкадемический Проект╗. Москва.

ФУКО М. (1994): Слова и вещи. Издательство лАрхеология гуманитарных наук╗. Санкт-Петербург.

В каталог